Художественная деталь в произведениях Н.А.Некрасова - Русский язык и литература - Дипломные работы

Художественная деталь в произведениях Н.А.Некрасова

Загружено в:

05.10.2019

Скачано:

0

Размер:

159.5 KB

Художественная деталь в произведениях Н.А.Некрасова План: Введение Глава I Xy дожественная деталь в русской литературе 19 века. Глава II Роль художественной детали в поэме «Кому на Руси жить хорошо» «Извозчик» 2.1 Приемы раскрытия образа «Матрены Тимофеевны» 2.2Стихотворение «Извозчик» Глава III Лирика Н.А.Некрасова Поэзия и проза. Заключение. Список литературы.

ВВЕДЕНИЕ. Существо поэзии Н.А.Некрасова можно определить одним словом - демократизм. Некрасов - народный поэт. Литературное наследие Н.А.Некрасова велико и разнообразно. Широко известно его романы и повести, пьесы и переводы, статьи и резенции. В сознании миллионов читателей Некрасов прежде всего и главным образом - автор великолепных стихотворений и поэм. Творчество Некрасова оказало огромное влияние на развитие современной ему поэзии. О Некрасове, как об учителей говорили М.Исаковский, А.Твардовский. Художественные принципы и традиции Некрасова живы и сегодня. Тема исследования – изучение художественных деталей в произведениях Н.А.Некрасова. Актуальность выбранной темы определяется тем, что в произведениях Н.А.Некрасова интересным является не только лексические особенности и стиль текста, но и определенные детали, которые придают произведению особый характер и несут за собой определенный смысл. Детали в произведении указывают на какую либо черту героя и его поведения, так как писатель учит нас не просто анализировать жизнь, но и через деталь познавать психику человека. Поэтому мы решили подробнее рассмотреть детали в произведении Н.А.Некрасова и определить, какую особенность они выражают, и какую роль играют в произведении. Научная новизна исследования заключается в сопоставлении всех основных точек зрения. Объектом исследования явилось творчество выдающегося русского поэта 19 века Н.А.Некрасова.

Предметом исследования является художественная деталь в произведениях Н.А.Некрасова. Материалом исследования были взяты произведения Н.А.Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», «Извозчик». Рабочая гипотеза: современные исследования, посвященные изучению художественной детали в произведениях вызовут несомненный интерес. Цель выпускной квалификационной работы понять и раскрыть роль детали в произведениях. Для достижения данной цели необходимо решить следующие конкретные задачи: 1.Выявить различные подходы к определению понятия «художественная деталь». 2.Выяснить роль художественной детали в произведениях Н.А.Некрасова. В ходе работы нами использовались различные методы исследования: -описательный; -аналитический; Методологической основой являются работы Президента Республики Узбекистан И.А.Каримов; теоретические работы по литературе; научные и критические работы творчеству А.Ахматовой. Теоретическая значимость выпускной квалификационной работы определяется тем, что результаты проведенного исследования являются определенным вкладом в изучении литературы. Практическая значимость работы заключаются в следующем:

1.Иследованный материал может быть исследован в педагогической практике при обучении литературе. 2.Данное исследование может послужить базой для работы в ходе спецкурса по литературе. Данная выпускная квалификационная работа состоит из Введения, трех глав, Заключения и библиография.

I . Глава. Художественная деталь в русской литературе 19 века. В филологической науке не много явлений, столь часто и столь неоднозначно упоминаемых, как деталь. Мы все интуитивно принимаем деталь как «что-то маленькое, незначительное, означающее что-то большое, значительное». В литературоведение и стилистике давно и справедливо утвердилась мнение о том, что широкое использование художественной детали может служить важным показателем индивидуального стиля и характеризует таких, например, разных авторов, как Чехов, Некрасов, Достоевский. Обсуждая прозу 70-80-х годов, критики единодушно говорят его тяготении к детали, которая отмечает только незначительный признак явления и ситуации, предоставляя читателю самому дорисовать картину. Популярность художественной детали у авторов, следовательно, проистекает из ее потенциальной силы, способной активизировать восприятии читателя, побудить его к сотворчеству, дать простор его ассоциативному воображению. Иными словами, деталь актуализирует прежде всего прагматическую направленность текста и его модальность. Деталь как правило, выражает незначительной, сугубо внешний признак многостороннего и сложного явления, в большинстве своем выступает материальным репрезентантом фактом и процессов, не ограничивающихся упомянутым поверхностным признаком, Само существование феномена художественной детали связано с невозможностью охватить явление во всей его полноте и вытекающей из этого необходимостью передать воспринятую часть адресату так, чтобы последний получил представление о явлении в целом. Индивидуальность внешних проявлений чувств, индивидуальность избирательного подхода автора к этим наблюдаемым внешним проявлением рождает бесконечное разнообразие деталей, репрезентирующих человеческие переживания.

При анализе текста художественная деталь нередко отождествляется с метонимией, прежде всего, с той ее разновидностью, которая основано на отношениях части и целого, - синекдохой. Основанием для этого служить наличие внешнего сходства между ними: и синекдоха, и деталь представляют большое через малое, целое через часть. Однако по своей лингвистической и функциональной природе это различные явления. В синекдохе имеет место перенос наименования с части на целое. В детали, употребляется прямое значение слова. Для представления целого в синекдохе используется его броская превликающая внимание черта, и основное назначение ее – создание образа при общей экономии выразительных средств. В детали, напротив, используется малоприметная черта, скорее подчеркивающая не внешнюю, а внутренная связь явлений. Поэтому на ней не заостряется внимание, она сообщается мимоходом, вроде бы вскольз, но внимательный читатель должен разглядеть за нею картину действительности. В синекдохе происходит однозначное замещение того, что называется, тем что имеется в виду. При расшифровке синекдохи те лексические единицы, которые ее выражали, не уходят из фразы, а сохраняются в своем прямом значении. В детали имеет место не замещение, а разворот, раскрытие. При расшифровке детали однозначности нет. Истинное ее содержание может быть воспринято разными читателями с разной степенью глубины, зависящей от их личного тезауруса, внимательности, настроения при чтение, прочих личных качеств реципиента и условий восприятия. Для успешного функционирования метонимии достаточен контекст, обеспечивающей реализацию обоих значений- словарного и контекстуального. Он, как правило, не превышает предложения, как, например, в известных строчках: «Я три тарелки съел», «Все флаги в гости будут к нам». Деталь функционирует в целом тексте. Ее полное значение не реализуется лексическим указательным минимумом, но требует участия всей художественной системы, т.е непосредственно включается в действие

категории системности. Таким образом, и по уровню актуализации деталь и метонимия не совпадают. Художественную деталь всегда квалифицируют как признак лаконичного экономного стиля. При этом часто вспоминают фразу А.П.Чехова из письма брату, впоследствии помещенную, в рассказ «Волк» и в I V акт «Чайки», где Треплев говорит о Тригорине: «У него на плотине блестит горлышко развитой бутылки и чернеет тень от мельничного колеса – вот и лунная ночь готова». Но если сравнить предлагаемое Чеховым описание с фразой, которую оно проецирует: «Была лунная ночь», окажется что последняя гораздо короче, а значит, - экономнее? Что же на самом деле экономнее: дать полное описание явления или представить его через деталь? Здесь мы с вами должны вспомнить, что речь идет не о количественном параметре, измеряемом суммой словоупотреблений, но о качественном – о воздействии на читателя наиболее эффективным способом. И деталь является как раз таким способом, ибо она экономит изобразительные средства, создает образ целого за счет незначительной ее черты. Более того она заставляет читателя включиться в сотворчестве с автором, дополняя картину, не прорисованную им до конца. Короткая описательная фраза действительно экономит слова, но все они автоматизированы, зримая, чувственная наглядность не рождается. Деталь же мощный сигнал образности, пробуждающий в читателе не только сопереживание с автором, но и собственные творческие устремления. Не случайно картины, воссоздаваемые разными читателями по одной и той же детали, не различаясь в основном направлении и тоне, заметно различаются по обстоятельности и глубине прорисовки. Помимо творческого импульса деталь несет читателю и ощущение самостоятельности созданного представления. Не учитывая того, что целое создано на основании детали, сознательно отобранной для него художником, читатель уверен в своей независимости от авторского мнения. Деталь по всем этим причинам – чрезвычайно существенный компонент

художественной системы текста, актуализирующий целый ряд текстовых категорий, и к ее отбору вдумчиво и тщательно относятся все художники. Функциональная нагрузка детали весьма разнообразна. В зависимости от выполняемых функций можно предложить следующую классификацию типов художественной детали: изобразительная, уточняющая, характерологическая. Изобразительная деталь призвана создать зрительный образ описываемого. Наиболее часто она входит в качестве составного элемента в образ природы и образ внешности. Пейзаж и портрет очень выигрывают от использования детали: именно она придает индивидуальность и конкретность данной картины природы или внешнего облика персонажа. В выборе изобразительной детали четко проявляется точка зрения автора, актуализируется категория модальности, прагматической направленности, системности. В связи с локально - темпоральным характером многих изобразительных деталей, можно говорить о периодической актуализации локально - темпорального континуума через изобразительную деталь. Основная функция уточняющей детали- путем фиксации незначительных подробностей факта или явления создать впечатление его достоверности. Уточняющая деталь, как правило используется в диалогической речи или сказовом, перепорученном повествовании, о котором речь пойдет ниже. Для Ремарка и Хемингуэя, например, описание передвижения героя с указанием мельчайших подробностей маршрута – названий улиц, мостов, переулков т.п. Читатель при этом не получает представления об улице. Если он никогда не бывал в Париже или Милане, у него не возникает ярких ассоциации, связанных с местом действия. Но у него возникает картина движения – быстрого или неторопливого, взволнованного или спокойного, направленного или бесцельного. И эта картина будет отражать душевное состояние героя. Поскольку же весь процесс движения крепко привязан к местам реально существующим, известным понаслышке

или даже из личного опыта, т.е вполне достоверном, фигура вписанного в эти рамки героя тоже приобретает убедительную правдивость. Отмечая это, К.С.Станиславский говорил о Чехове: «Чехов – неисчерпаем, потому что, несмотря на обыденщину, которую он будто бы всегда изображает, он говорит всегда в своем основном, духовном лейтмотиве не о случайном, не о частном, а о человеческом с большой буквы». Следовательно, не упоминая впрямую человека, уточняющая деталь участвует в создании антропоцентрической направленности произведения. Характерологическая деталь – основной актуализатор антропоцентричности. Но выполняет она свою функцию не косвенно, как изобразительная и уточняющая, а непосредственно, фиксируя отдельные черты изображаемого характера. Данный тип художественной детали рассредоточен по всему тексту. Автор не дает подробной, локально-концентрированной характеристики персонажа, но расставляет в тексте вехи детали. Они обычно подаются мимоходом, как нечто известное. Весь состав характерологических деталей, рассыпанных по тексту, может быть направлен либо на всестороннюю характеристику объекта, либо на повторное его ведущей черты. В первом случае каждая отдельная деталь отмечает иную сторону характера, во втором – все они подчинены показу главной страсти персонажа и ее постепенному раскрытию. Имплицирующая деталь отмечает внешнюю характеристику явлению, по которой угадывается его глубинный смысл. Основное назначение этой детали, как видно из ее обозначения, - создание импликации, подтекста. Основной объект изображения – внутреннее состояние персонажа. Имплицирующая деталь является основным средством создания СПИ, поэтому ее справедливо можно считать актуализатором именно данного вида информативности текста. Она всегда антропоцентрично и всегда выступает в системе других типов деталей и прочих средств актуализации. В определенном смысле все названные типы деталей

участвуют в создании подтекста, ибо каждая предполагает более широкий и глубокий охват факта или события, чем показано в тексте через деталь. Однако каждый тип имеет свою функциональную и дистрибутивную специфику, что, собственно, и позволяет рассматривать их раздельно. Изобразительная деталь создает образ природы, образ внешности, употребляется в основном единично. Уточняющая – создает вещный образ, образ обстановки и определяется кучно, по 3 – 10 единиц в описательном отрывке. Характерологическая – участвует в формировании образа персонажа и рассредоточивается по всему тексту. Имплицирующая – создает образ отношений между персонажами или между героем и реальностью. Так, например, к разряду художественной детали можно отнести изобразительные слова – слова, наделенные дополнительной выразительностью даже в изолированном виде. Чаще всего это глаголы, обозначающие какое-либо действие и одновременно с этим сообщающие манеру его протекания. Изобразительные глаголы не располагают словарной стилистической маркированностью, но и экспрессивны и эмоционально окрашенный за счет закрепившегося коллективного отношения к определенному качественному проявлению действия. Наличие оценочных и эмоциональных компонентов усиливает изобразительную силу подобных слов. В определенных условиях художественная деталь может стать художественным символом. О символике современной литературы пишут много. Причем нередко разные критики усматривают разные символы в одном и том же произведении. В какой-то мере это объясняется полисемией самого термина. Символ выступает в качестве выразителя метонимических отношений между понятием и одним из его конкретных репрезентантов. Раз обнаруженные, они часто повторяются в разнообразных контекстах; однозначность расшифровки ведет к устойчивой взаимозаменяемости понятия и символа. Это, в свою очередь, обусловливает закрепление за символом функции устойчивой номинации объекта, которая вводиться в семантическую структуру слова,

регистрируется в словаре и устраняет необходимость параллельного упоминания символа и символизируемого в одном тексте. Языковая закрепленность метонимического символа лишает его новизны и оригинальности, снижает его образность. Второе значение термина «символ» связанно с уподоблением двух или более разнородных явлений для разъяснения сущности одного из них. Никаких реальных связей между уподобляемыми категориями нет. Они лишь напоминают друг друга внешностью, функцией и т.п. Ассоциативный характер связи между символом и понятием создает значительные художественные возможности применения символа – уподобления для придания конкретности описываемому понятию. Символ – уподобление характеризуется двумя формальными показателями: он используется в тексте параллельно символизируемым понятием и удален от него на значительное расстояние. Последние обстоятельство обусловливает только ретроспективное осознание символа и его функции уподобления. Символ – уподобления часто представлен в заглавии. Он всегда выступает актуализатором концепта произведения, прагматический направлен, опирается на ретроспекцию. Благодаря актуализации последней и связанной с ней необходимостью возвращения к началу текста он усиливает текстовую связность и системность, т.е. символ – уподобления, в отличие от метонимии, - это явление текстового уровня. Наконец, символом, как уже было сказано, в определенных условиях становится деталь. Этими условиями являются окказиональность связи между деталью и представляемом ею понятием и неоднократная повторяемость выражающего ее слова в пределах данного текста. Переменный, случайный характер связи между понятием и отдельным его проявлением требует пояснения их отношений. Символизирующая деталь поэтому всегда сначала употребляется в непосредственной близости от понятия, символом которого она будет выступать дальнейшем.

Повторяемость же узаконивает, упрочивает случайную связь, аналогичность ряда ситуаций закрепляет за деталью роль постоянного репрезентанта явления, обеспечивает ей возможность независимого функционирования. Таким образом, деталь-символ требует исходной экспликации своей связи с понятием и формируется в символ в результате неоднократного повторения в тексте в аналогичных ситуациях. Символом может стать любой тип детали. Символистическая деталь, таким образом, это не еще один, пятый, тип деталей, имеющий собственную структурную специфику. Это скорее, более высокая ступень развития детали, связанная с особенностями ее включения в целый текст, это очень сильный и разносторонний текстовой актуализатор. Она эксплицирует и интенсифицирует концепт, сквозным повтором пронизывая текст, существенно способствует усилению его связности, целостности и системности и наконец, она всегда антропоцентрична. Было рассмотрено три элемента художественного текста: заголовок, имя собственное, деталь, которые выступает актуализаторами текстовых категорий и анализируют свой содержательно-эстетический потенциал на уровне целого текста. Из них только один – заголовок – имеет фиксированную позицию. Учитывая важность места, занимаемого заголовком, в определении его множественных функций в тексте, И.В.Арнольд справедливо относит его к так называемым сильным позициям текста. Их состав окончательно не определен. Специалисты по теории литературы склонны относить сюда, например, кульминацию, хотя кульминация – понятие сюжетное и фиксированного места в архитектонической структуре текста не имеет. С другой стороны, рассмотрение начала и конца произведения как его сильных позиций ни у кого возражений не вызывает. Их важность в адекватном восприятии и интерпретации текста объясняет и обращение к ним.

II . Глава. Роль художественной детали в поэме «Кому на Руси жить хорошо», «Извозчик». Николай Алексеевич Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо» в главе «Крестьянка» от изображения массовых сцен и эпизодических фигур отдельных крестьян делает следующий шаг: рассказывает о судьбе и развитии как личности крестьянки – труженицы на протяжении всей ее жизни. Более того: в главе раскрывается жизнь русского крестьянина на протяжении ста лет. Об этом свидетельствуют детали. Кончается лето(очевидно лето 1863 года, если ориентироваться на главу «Помещик»). Правдоискатели встречают Матрену Тимофеевну-крестьянку «лет тридцати осьми». Значит, она родилась, примерно, в середине двадцатых годов. Сколько ей было лет, когда она выходила замуж, мы не знаем, но опять-таки без большой ошибки можем: 17-18 лет. Ее первенец- Демушка – погиб из-за недосмотра старого Савелия где-то в середине 40-х годов XIX столетия. «А старику Савелию сто лет»- было, когда случилось несчастье с Демушкой. Значит, Савелий родился где-то в середине 40-х годов XVIII века, а все, что произошло с ним, с корежскими крестьянами и с помещиком Шалашниковым, с немцем- управляющим, относится к 60-70-м годам XVIII столетия, то есть ковремени пугачевщины, от звуки которой несомненно, отразилась в действиях Савелия и его товарище. Как видите, внимание к деталям позволяет с сделать серъезные выводы о том, что по широте изображения жизни глава «Крестьянка» не имеет себе равных в русской литературе XIX века. 2.1 Приемы раскрытия образа Матрены Тимофеевны. Судьба простой русской женщины хорошо показано в поэме «Кому на Руси жить хорошо» на примере крестьянки Матрены Тимофеевны. Это:

Осанистая женщина, Широкая и плотная Лет тридцати осъми Красиво: волос с проседью, Глаза большие, строгие, Ресницы богатейшие, Сурова и смугла. Благодаря песням образ получился подлинно русский. Песенный язык мы замечаем у Матрены Тимофеевны, когда она вспоминает умерших родителей: Громко кликала я матушку, Отзывались ветры буйные, Откликались горы дальние, А родная пришла! Русской крестьянке свойственны причитания, потому что иначе излить свое горе она не может: Металась и кричала я: Злодеи! Палачи! Падите, мои слезаньки, Не на землю, не на воду, Падите прямо на сердце Злодею моему! (Отрицательный параллеллизм, типичный для народных песен и причитаний).

Так говорит она, видя надругательство над телом мертвого сына. Лиризм причитаний усиливается и параллелизмами, эпитетами, выражающими силу материнской любви. Для полноты раскрытия образа автор использует поговорки, пословицы. Так, показывая девушек, он говорит: «Толпа без красных девушек, что рожь без васильков». Муж, уезжая, советовал Матрене: «Не плюй на раскаленное железо - зашипит». Речь Матрены Тимофеевны богата меткими постоянными и непостоянными эпитетами. Образно описывает она внешность своего первого сына Демушки: Краса взята у солнышка, У снегу белизна, У маку губы алые, Бровь черные у соболя, У сокола глаза!.. Богата ее речь и тогда, когда понапрасну зовет она своего родителя, но не придет к ней батюшка, ее «великая оборонушка», рано он умер от непосильных трудов и мужицкого горя. В ее выражениях о горести жизни ясно чувствуется народные, фольклорные мотивы: Кабы знали вы, да ведали, На кого вы дочь покинули, Что без вас я выношу? Затем идет такое равнение: Ночь слезами обливаются, День - как травка пристилаюся.

Эта необыкновенная женщина и горюет – то особенно, не на показ, а скрытно: Я пошла на речку быструю, Избрала я место тихое У ракитова куста. Села я на серый камушек, Подперла рукой головушку, Зарыдала, сирота! В словах Матренушки встречаются просторечия: Мне счастье в девках выпало, Так к делу приобвыкла я,- говорит она. Часто встречаются синонимы («любить-голубить некому»; «путь-дороженька» и др). До Некрасова никто так глубоко правдиво не изображал простую русскую женщину-крестьянку. 2.2 «Извозчик» Некрасова Ориентируя поэзию на прозу, вводя русский бытовой материал в стих, Некрасов сталкивается с вопросом о фабуле; ему нужна новая фабула- и ищет он ее не у прежних поэтов, а у прозаиков. С этой точки зрения любопытно стихотворение его «Извозчик» (1848). Первая главка показывает, насколько Некрасов отправляется от старого балладного стиха,- здесь перед нами пародия(довольно явная) на «Рыцаря Тогенбурга» Жуковского (пародия была у Некрасова именно средством ввода в поэзию русского бытового материала). Она служит

завязкой в фабуле. Вторая главка- рассказ об удавившемся извозчике.в1864г. Б.Эдельсон назвал это стихотворение «неловким переложением в стихи старинного анекдота об удавившемся извозчике», но реальных указаний на этот анекдот не дал. Между тем Некрасов использовал в этом стихотворении совершенно определенный материал. В альманахе «Денница» на1830г. помещен очерк Погодина «Психологическое явление», где «анекдот об удавившемся извозчике» разработан в тех же чертах, что и у Некрасова. Купец оставляет в санях тридцать тысяч рублей, увязанные в старые сапоги, затем находит извозчика, просит ему показать сани и находит свои деньги нетронутыми. Он считает их перед извозчиком и дарит ему на чай сто рублей. «И извозчик в барышах: даром получил он сто рублей. Верно он очень обрадовался такой нечаянной находке? На другой день поутру он – удавился» Очерк Погодина близок рассказам Даля и предсказывает уже «филологические очерки» натуральной школы. В нем рассыпано много бытовых подробностей, частью сохраненных у Некрасова. Стиль его гораздо проще, нежели нарочито вульгаризованный стиль некрасовской пьесы. Любопытно одна подробность. Некрасовский купец забывает в санях серебро, и эта деталь подчеркнуто автором: Серебро – то не бумажки, Нет приметы, брат. Здесь Некрасов исправляет одну не совсем оправданную в бытовом отношении деталь у Погодина. Погодинский купец забывает в санях ассигнации, «новенькие с иголочки»,-а ассигнации могли быть найдены «по приметам». Эта деталь характерна для разницы между ранним, робким «натурализмом» Погодина и острым интересом Некрасова к бытовым деталям.

III . Глава. Лирика Некрасова. Поэзия и проза. В автобиографических заметках Некрасов характеризует происшедший в его поэтической работе перелом как «поворот к правде». Однако было бы неверно истолковать это слишком узко – только как обращение к новому непривычному «материалу» действительности (новая тематика, новые сюжеты, новые герои). Это- утверждение новой позиции, выработка нового метода, установление новых отношений с читателем. Обращение к мире тружеников, к миру неимущих и угнетенных, с их несущными нуждами и интересами, сталкивало автора с действительностью неупорядоченной, дисгармонической, разноликой. Это была безбрежная стихия быта, житейской прозы. Естественно, что освоение ее началось в жанре, смежном с художественной прозой,- в очерке. Но опыт «физиологического очерка» усвоила и переработала натуральная школа, давшая высокие художественные образцы. Бесконечное многообразие отдельных случаев, фактов и наблюдений, богатство рядовых, массовых вседневных проявлений реальной жизни получало художественное значение благодаря пристальному социально- психологическому анализу, «классификации»и «систематизации» типов, вскрытию причинно- следственных связей между человеческим поведением и воздействующими на него обстоятельствами. Ранние стихотворения Некрасова возникают в атмосфере «натуральной школы» и рядом с его прозаическими опытами. Некрасовская проза 40-х годов, из которой впоследствии лишь очень немногое автор признал достойным внимания и перепечатки, как раз и демонстрирует множественность и «осколочность» впечатлений, эпизодов, сцен. Осваивая уроки реалистической точности наблюдения и социальной потенциальности оценок, Некрасов делает вначале попытки перенести в стихи принцип «физиологии», с их обстоятельностью, аналитичностью часто

сатиричностью. Это- исследования тех или иных социально- психологических типов, живописное и разоблачающее одновременно. Как человек разумной середины, Он многого в сей жизни не желал: Перед обедом пил настойку из рябины И чихирем обед свой запивал. У Кинчерфа заказывал одежду И с давних пор(простительная страсть) Питал в душе далекую надежду В коллежские асессоры попасть… («Чиновник») Движущий пафос такого повествования- в самой пристальности рассмотрения неизвестного доселе предмета. Это пафос изучения. «Перед обедом пил настойку из рябины» - ни в лексике, ни в ритмической организации этой строки нет ничего собственно поэтического. Останавливает здесь сама неожиданность появления в стихотворном тексте «чихиря» или, скажем, «Кинчерфа» - столь документально отраженных деталей мещанского обихода. У Некрасова в дальнейшим были стихи, вполне укладывающееся в рамки «натуральной школы»,- например, «Свадьба» (1855), «Убогая и нарядная» (1857), «Папаша» (1859) и некоторые другие. Их отличительные черты- исследования социальной судьбы, погружение в обстоятельство, причины и следствия, последовательно развернутая цепь мотивировок и, наконец, однозначный вывод- «приговор». Но в произведениях такого типа собственно лирическое начало явно ослаблено. Несомненно, например, что гоголевское повествование об Акакии Акакиевиче более насыщено лиризмом, чем некрасовский «Чиновник».

Навстречу всепобеждающей «прозе» надо было выдвинуть новые принципы поэтического обобщения. Нахлынувший разнообразный многоплановый и разноголосый жизненный материал Некрасову предстояло освоить в соответствии с определенной системой оценок, столь важных в лирике. Но как бы то ни было,- поэзия должна была победить прозу изнутри. Вспомним одно из сравнительно ранних(1850)стихотворений Некрасова: Вчерашний день, часу в шестом, Зашел я на Сенную; Там били женщину кнутом, Крестьянку молодую. Ни звука из ее груди, Лишь бич свистал, играя… И Музе я сказал: «Гляди! Сестра твоя родная!» («Вчерашний день, часу в шестом…») В.Турбин написал об этом стихотворении: «Это- газетная поэзия; это – стихи, так сказать, в номер: вечно торопящийся, озабоченный репортер некой газеты побывал на Сенной и уже через час, примостившись на краю стола в прокуренной комнате секретариата, на обрезках гранок набросал стихи». Символический образ истязаемой Музы, Музы- страдалицы пройдет через все творчество Некрасова. Но рано надо мной отяготели узы Другой неласковой и не любимой Музы, Печальной спутницы печальных бедняков, Рожденных для труда, страданья и оков… («Муза»,1851)

Нет! Свой венец терновый приняла, Не дрогнув, обесславленная Муза И под кнутом без звука умерла. («Безвестен я. Я вами не стяжал…»,1855) И наконец, в «Последних песнях»: Не русский - взглянет без любви На эту бледную, в крови, Кнутом иссеченную Музу… («О Муза! я у двери гроба!») Истоки же этого образа- в том самом «газетном» стихотворении 1850 года, где он возникает впервые, как бы в присутствии читателя. Без этой опоры на «прозу» документально зафиксированного эпизода на Сенной образ Музы, пожалуй, мог бы быть воспринят как слишком риторический, условный. У Некрасова же – не просто «истерзанная», «измученная» «скорбящая» Муза, даже не Муза под пыткой, а «кнутом иссеченная» Муза(предельно конкретный и русский вариант пытки). Такой образ мог быть весьма скупыми средствами только в чрезвычайно напряженном «поле» авторской субъективности. Стихи могли быть написаны, пожалуй действительно, «в номер» и на обрезках журнальных гранок, однако подчинялись они все- таки своей особой, поэтической логики. Подобно тому как на «голосоведения», так и небывалом предметом размахе его мира открывались новые возможности художественной организации. Если определение, данное Некрасову Б.Эйхенбаумом, - «поэт журналист» помогло в свое время найти клюя к пониманию его творческого своеобразия, то сегодня представление о Некрасове, пишущем стихи в промежутках между чтением корректур, нуждается в значительном уточнении. Для самого Некрасова поэзия – наиболее органичный и плодотворный способ творческого действия. Это и самая интимная область

его литературной работы. Поэзия Некрасова, испытав на себе существенное влияние прозы, журнализма, выступающая в известном смысле как «антипоэзия» открыла новые поэтические ресурсы. Она на перестала быть экспозицией идеалов и человеческих ценностей. Говоря о некоторых стиха Некрасова – «репортаж», «фельетон» или, как это было принято еще современниками поэта, «статья», надо слова и поэтическим репортажем Некрасова лежит тот качественный рубеж, определить который оказывается так трудно. И все же он безошибочно ощутим. Действительно, поэтическое слово обретает особую подлинность; перед нами свидетельство очевидца, а порой и участника события. Многие некрасовские стихотворения строятся как рассказ об увиденном или слышанном, скорее даже как «репортаж» с место происшествия, как передача живого диалога. При этом автор не претендует на исключительность своего положения, своей точки зрения. Не поэт- избранник, стоящий над действительностью, но рядовой наблюдатель, так же, как и остальные, испытывающий на себе давление жизни. Создается покоряющая иллюзия подлинного, неорганизованного потока событий, рождается атмосфера доверия к рядовому и случайному, к независимому, неупорядоченному ходу жизни «как он есть». Однако для того, чтобы жизнь вольно и непринужденно раскрылась в своем внутреннем значении, требуется немалая энергия автора. Репортер, постоянно в движении, он не только готов наблюдать и слушать, вбирать в себя впечатления, но и соучаствовать. С другой стороны, возможность такого подхода к действительности была обусловлена некоторыми ее характерными свойствами, приобретавшими особую выразительность и остроту. Чрезвычайный интерес наблюденного и услышанного вызывался тем, что различные проявления жизни все более становились публичными, открытыми взору. Массовое, насыщенное драматизмом действие переносилась на улицы и площади, в «присутственные места» и больницы, в театральные и клубные залы.

Поэтому так велика в поэзии Некрасова роль «уличных впечатлений»; порой автору достаточно лишь глянуть в окно, чтобы окружающая жизнь начала раскрываться навстречу его жадному и острому вниманию в характернейших сценах и эпизодах (например, «Размышления у парадного подъезда», «Утро» и т.д). И дело не только в изменении места действия. Главное в том, что жизнь человеческая обнаруживает себя в общении и взаимодействии, зачастую самом будничном, бытовом. И некрасовский «репортер» участвует в этом общении как равноправное «действующее лицо». Для творчества Некрасова характерны сложные поэтические структуры, возникающие как бы на границе эпоса я лирика. Взаимодействие этих двух стихий, их нераздельность я определяют художественное своеобразие. Таковы наиболее «некрасовские» стихи: «О погоде» (часть первая-1859, часть вторая -1865), «Газетная» (1865), «Балет» (1867). Вышедшие из «репортажа» и «фельетона» и говорящие о том, о чем до Некрасова в лирической поэзии еще не говорилось, они достигают высокой степени поэтического напряжения. Внешне двигаясь в русле петербургского «фельетона» - непринужденной болтовни о «погоде» и городских «новостях», Некрасов создает целостную картину мира. Начинается день безобразный- Мутный, ветреный, темный и грязный. Ах, еще бы на мир нам с улыбкой смотреть! Мы глядим на него через тусклую сеть, Что как слезы струится по окнам домов От туманов сырых, от дождей и снегов! Вполне реальные дождь, снег, туман упорно ассоциируется с «хандрой», унынием и прямо со «слезами»:

Злость берет, сокрушает хандра, Так и просятся слезы из глаз. И вот уже не просто слезы просятся из глаз,- раздаются рыдания. Провожают рекрута. А слезами- то бабы поделятся! По ведерочку слез на сестренок уйдет, С полведра молодухе достанется… «Ведерочко», «полведра» слез…И наконец, от сдержанной иронии- к интонации неизбывного отчаяния: А старуха- то мать и без меры возьмет- И без меры возьмет- что останется! Безутешное рыдание- в самом ритме, в самом звучании строк. В начале цикла «О погоде» есть слова, напоминающие о «петербургской поэме» Пушкина с ее грозной картиной наводнения: И минула большая беда- Понемногу сбывает вода. Присутствует здесь и Медный всадник- у Некрасов это просто «медная статуя Петра», неподалеку от которой и увидел репортер драматическую сцену проводов в солдаты. Но Петр здесь не грозный властелин, а скорее лишь безучастная, неодушевленная примета Петербурга, города, так непохожего на пушкинский, одолеваемого совсем иными, гораздо более обычными заботами и бедами. Но мотив «вода» - «беда», как видим, оказывается значимым, устойчивым и здесь. Он как бы объединяет в одном настроении разные эпизоды, свидетелем которых становится репортер. На солдатах едва ли что сухо, С лиц бегут дождевые струи,

Артиллерия тяжко и глухо Подвигает орудья свои. Все молчит. В этой раме туманной Лица воинов жалки на вид, И подмоченный звук барабанный Словно издали жидко гремит… Вода усугубляет до предела безысходно- мрачное впечатление от похорон бедного чиновника, на которые «случайно» набрел повествователь: Наконец, вот и свежая яма, И уж в ней по колено вода! В эту воду мы гроб опустили, Жидкой грязью его завалили, И конец!.. С этим же связан и «смешной каламбур», услышанный на кладбище: «Да господь, как захочет обидеть, Так обидит: вчера погорал, А сегодня, изволите видеть, Из огня прямо в воду попал!» Так перефразирует привычное «из огня да в полымя». Но и огонь и вода у Некрасова не символические, а натуральные, подлинные. В то же время «погода» у Некрасова- это и есть состояние мира; Речь идет у него обо всем том, что влияет на первооснову самочувствия человека,- сырость, туман, мороз, болезнь,- что прохватывает его «до костей», а порой и смертельно ему угрожает.

Петербург- город где «все больны». Ветер что-то удушлив не в меру, В нем зловещая нота звучит, Все холеру- холеру- холеру- Тиф и всякую помочь сулит! Смерть здесь- массовое явление, похороны- обычная картина, пераое, с чем сталкивается, выйдя на улицу, репортер. Всевозможные тифы, горячки, Воспаленья- идут чередом, Мрут, как мухи, извозчики, прачки, Мерзнут дети не ложе своем. Погода олицетворяет тут чуть ли не саму судьбу. Петербургский климат погубил Бозио - знаменитую итальянскую певицу. Эпитафия ей естественно, органично включена в некрасовский цикл «О погоде»: Дочь Италии! С русским морозом Трудно ладить полуденным розам. Перед силой его роковой Ты поникла челом идеальным, И лежишь ты в отчизне чужой На кладбище пустом и печальном. Позабыл тебя чуждый народ В тот же день, как земле тебя сдали, И давно там другая поет, Где цветами тебя осыпали. Там светло, там гудет контрабас, Там по- прежнему громки литавры.

Да! На севере грустном у нас Трудны деньги и дороги лавры! Забытая могила на пустынном кладбище… это и могила блестящей певицы с мелодичным иностранным именем, затерянная на холодных просторах чужой страны. И могила бедного, одинокого чиновника- яма, полная воды и жидкой грязи. Вспомним: Перед гробом не шли ни родные, ни поп, Не лежала на нем золотая парча… И наконец, могила, «где уснули великие силы», могила, которую повествователь так и не сумел отыскать,- это подчеркивается особо, хотя она не на чужом кладбище, не в чужой стране: …А где нет ни плиты, ни креста, Там должно быть, и есть сочинитель. Все эти три момента как бы «рифмуются» друг с другом, образуя сквозную тему «петербургской поэмы» Некрасова. Вырастает по- некрасовски сложный образ Петербурга, который в свою очередь, становится символом русского севера. Петербург дается здесъ не как стройное законченное целое,державная столица,как то было у Пушкина,а в ключе иной поэтик. «Физиологические» описания позволяют увидетъ Петербург некрасивым,В самом деле: Грязны улицы,лавки,мосты, Каждый дом золотухой страдает,

Штукатурка валится-и бъет Тратуаром идущий народ… …В дополнение,с мая, Не весъма-то чиста и всегда, От природы отстатъ не желая, Зацветает в каналах вода… Но того мы еще не забыли, Что в июле пропитан ты весъ Смесъю водки,конюшни и пыли- Характерная русская смесъ. Даже традиционный эпитет «стройный» попадает у Некрасова в самый неожиданный контекст: «душный,стройный,угрюмный,гнилой». Интересно,что в «Преступлении и наказании»-пожалуй,самом «петербургском » романе Достоевского,относящемся к тому же периоду,- естъ следующие строки об «уличных впечатлениях»Расколъникова:»На улице жара стояла страшная,к тому же духота,толкотня,всюду известка ,леса,кирпич,пылъ и та особенная летняя вонъ ,столъ известная каждому петербуржцу,не имеющему возможности нанятъ дачу…» Именно в этой петербургской зловонной духоте вынашивает Расколъников свою чудовищную идею. «Физиологические»подробности имеют слишком близкое отношение к вещам достаточно отвлеченным,к общей атмосфере города ,его духовной жизни.

То же можно сказатъ и о Петербурге Некрасова. С каждым новым эпизодом все более саркастически звучат слово поэта Мы не тужим. У русской столицы, Кроме мрачной Невы и темницы, Естъ доволъно и светлых картин. Некрасовские «уличные сцуны» поцти неизменно-«жестокие сцены». Всюду встретишъ жестокую сцену,- Полицейский, не в меру сердит, Тесаком ,как в гранитную стену, В спину бедного Ванъки стучит. Чу! Визгливые стоны собаки! Вот силъней, -видно треснули вновъ… Стали гретъся-догрелисъ до драки Два калашника …хохот-и кровъ! Эти стихи продолжают мотивы предыдущего творчества (вспомним хотя бы цикл «На улице» с его заключителъными словами: «мерещится мне всюду драма») и предвосхищают темы и настроения последующего. Стоит

назватъ в этой связи хотя бы одно из поздных стихотворений Некрасова-«Утро»(1874) с его кщнцентрацией «жестоких сцен « и с его «отчужденной» интонацией: Дворник вора колотит-попался! Гонят стадо гусей на убой; Где-то в верхнем этаже раздался Выстрел-кто-то покончил с собой… Символичной становится в цикле «О погоде» сцена избиения лошади, как бы «процитированная» затем Достоевским в знаменитом сне Расколъникова. Случайно увиденные картины не так уж случайны – они действуют и одном направлении, создают единый образ. Также и будничные факты у Некрасова отнюдь не будничны - для этого они слишком драматичны. Драматизм окружающих событий концентрируется им в высочайшей степени. «Ужасное», «жестокое», «мучительное» нагнетается до того предела, когда оно уже превосходит человеческую меру восприятия. Картины Петербурга не способны ласкать взор, запахи его раздражающие, звуки его полны диссонансов… В нашей улице жизнь трудовая: Начинают, ни свет, ни заря,

Свой ужасный концерт, припевая, Токари, резчики, слесаря, А в ответ им гремит мостовая! Дикий крик продавца-мужика, И шарманка с пронзительным воем, И кондуктор с трубой, и войска, С барабанным идущие боем, Понукание измученных кляч, Чуть живых, окровавленных, грязных, И детей раздирающий плач На руках у старух безобразных… Но все эти «раздирающие», прозаические «шумы» петербургской улицы, которые оглушают человека, потрясают его, - от них действительно, «жутко нервам», - возвышаются у Некрасова до зловещей, почти апокалипсической симфонии. Все сливается, стонет, гудет, Как-то глухо и грозно рокочет, Словно цепи куют на несчастный народ,

Словно город обрушиться хочет. И вместе с тем что-то мучительно притягательное есть в «музыке» этого «рокового» города: Там светло, там гудет контрабас, Там по-прежнему громки литавры… Таково сложное некрасовское восприятие города, сурового и холодного, где успех труден, борьба жестока («трудные деньги и дороги лавры»), где царят дисгармония и мрак, лишь резче оттененные порой внешним блеском. Как справедливо пишет Н.Я.Бековский, «Петербург» - и тема, и стиль, и колорит особой фантастичности, приданной русскими писателями всей, и блестящей и тусклой, прозе современной жизни, ее механизму и повседневной его работе, перемалывающей людские судьбы». Столица предстает у Некрасова как целостный организм, чуждый гармонической стройности, но живущий собственной, насыщенной энергией и внутренними противоречиями, жизнью. Он состоит как бы из множества разных контрастирующих миров (например, мир некрасовского «Современника» и мир франтов с Невского или мир одинокой старушонки, провожающей гроб чиновника), которые находятся в активным взаимодействии. Они могут сойтись вдруг здесь, на петербургских улицах, где перемешано все и вся. Ведь в столичной жизни все так или иначе

участвуют, «все замешаны гуртом». Недаром слово это то и дело повторяется: Все больны, торжествует аптека – И варит свои зелья гуртом… И покойника в церковь внесли. Много их там гуртом отпевалось..; Весть о случившемся где-то и с кем-то становится немедленно достоянием всех: Все прочтем, коли стерпит бумага, Завтра утром в газетных листах… Это придает некрасовским стихам о Петербурге особый колорит. В самом поэте живет та высокая степень жизненной силы и жизненной восприимчивости, которая свойственна столице, составляет ее поэзию.

Напряженный ритм этой жизни будоражит, разгоняет хандру, несмотря на обилие жестокого, безобразного, мрачного. Это – ритм труда и ритм нарастающих сил, пробуждающихся возможностей. Здесь, в Петербурге, не только «цепи куют на несчастный народ», но где-то в невидимых глубинах идет трудная, неостановимая духовная работа. И жертвы, принесенные здесь, и напрасны. Действительно: Петербург «вырастил силы, превосходящие его, вырастил русскую демократию и русскую революцию». Сложно и опосредованно, в «сцеплении» художественных мотивов и образов реализуется Некрасовым то обобщение, которое с публицистической прямотой он высказал о роли Петербурга ранее, в поэме «Несчастные» (1856): … В стенах твоих И есть и были в стары годы Друзья народа и свободы, А посреди могил немых

Найдутся громкие могилы. Ты дорог нам, - ты был всегда Ареной деятельной силы, Пытливой мысли и труда! Однако задача такого масштаба была бы, конечно, не под силу самому расторопному петербургскому «репортеру». Автор то сближается с этим порожденным им самим героем, то оттесняет эту фигуру в сторону и выходит на авансцену сам. Именно его, «Николай Алексеича», видим мы прежде всего, когда «репортер» расспрашивает рассыльного Миная о журналах и литераторах. Голос самого Некрасова слышим мы в «фельетоне» «Газетная» (1865), когда среди непринужденного, иронического рассказа вдруг прорывается подлинная патетика: Примиритесь же с Музой моей! Я не знаю другого напева.

Кто живет без печали и гнева, Тот не любит отчизны своей… Эволюция «образа повествователя» происходит и в «Балете» (1866). Репортер решил побывать балете на бенефисном спектакле – казалось бы, «картина столичных нравов», только и всего. Но вот и кордебалет, и Петипа в наряде русского мужика, как пишет К.И.Чуковский, «словно бельэтажа», перед теми же золотыми эполетами и звездами партера возникает угрюмой, как похороны, деревенский рекрутский набор: Снежно – холодно – мгла и туман…» Тот же рекрутский набор неизменно рисуется Некрасовым и в цикле «На улице», и в цикле «О погоде». В «Балете» это целая картина, развертывающаяся в бескрайних российских просторах и неумолимо вытесняющая все прежние впечатления, как реальность вытесняет сон, - хотя картина создана здесь воображением автора: Но напрасно мужик огрызается. Кляча еле - упирается; Скрипом, визгом окрестность полна. Словно до сердца поезд печальный

Через белый покров погребалъный Режет землю стонет она, Стонет белое снежное море… Тяжело ты –крестьянское горе! Решительно меняется весь строй речи. Б.Эйхенбаум в свое время обратил внимание на то, как Некрасов превращает здесь «трехстопный анапест из фельетонной формы в форму тягучей, надрывной песни: Знайте, люди хорошего тона, Что я сам обожаю балет, Ой ты кладъ, незаметная клад! Где придется тебя выгружать?..» Лирическое чувство Некрасова узнает себя прежде всего там, где звучит народная боль ,тоска угнетенности и страдания. Некрасовские фабулы –как правило ,истории неблагополучные, герои их-«ямщики, деревенские старухи… люди с петербургской мостовой, сочинители по больницам, брошенные женщины…».Разумеется, Достоевский был в значительной мере односторонен, когда утверждал, что «любовь к народу у Некрасова Была лишь исходом его собственной скорби по себе самом…».Однако он справедливо говорил не просто о сочувствии ,но о «страстной до мучения любви»Некрасова»ко всему ,что страдает от насилия, от жестокости

необузданной воли, что гнетет нашу русскую женщину, нашего ребенка в русской семье нашего простолюдина в горькой…доле его».Собственно, это и передано знаменитой характеристике Некрасова-«печальник народного горя». Здесь одинаково важны и неразрывны обе стороны :мир народных страстей, интересов, чаянный отражается у Некрасова как мир, живущий по своим собственным сложным законам ,мир самостоятельный и суверенный, формирующий личность поэта, но этот мир не предоставлен поэтом сам себе в мироощущении поэт с ним тесно слит. Уже в первом лирическом стихотворении с «крестьянской» фабулой в основе –«В дороге»- Некрасов достигает очень сложного единства. Он смотрит на быт парода не только через «аналитическую призму»,как считал Аполлон Григорьев, но и через призму своего собственного душевного состояния:»Скучно! скучно!..»Страдания здесь не только «от горя мужика, которого сокрушила «злодейка-жена»,и от горя несчастной Груши, и от общего горя народной жизни»,как верно говорится в книге Н.Н.Сскатова. он существует, живет в поэте как бы изначально- рассказом ямщика оно лишь подтверждается, обосновывается и усиливается. Очерчен некий замкнутый круг: «развеять тоску» модно, кажется, только вновь к этой же тоске обратившись- например в песне «про рекрутский набор и разлуку». «Спровоцированный» собеседником, ямщик, однако, поражает его: «утешает» рассказом о собственном горе, которое сам и осознать- то в полной мере, как оказывается, не в состоянии:

А, слышь, бить- так почти не бивал, Разве только под пьяную руку… Именно здесь волнение слушателя достигает крайней точки- он прерывает рассказ. Для Некрасова это очень характерно: ждешь, что тоска, боль вот-вот как-то будет утолена, чем- то разрешится, но выходит наоборот, исхода нет и быть не может. Безысходно нагнетается жестокость в известной сцене погонщика с лошадью: И уж бил ее, бил ее, бил! Он опять: по спине, по бокам, И вперед забежав, по лопаткам И по плачущим, кротким глазам! Но последняя сцена была возмутительней первой для взора: Лошадь вдруг напряглась- и пошла Как-то боком, нервически скоро, А погонщик при каждом прыжке, В благодарность за эти усилья, Поддавал ей ударами крылья, И сам рядом бежал налегке. («О погоде»)

Исследователями уже отмечалось, что лирический напор в поэме «Мороз, Красный нос» счастливо сочетается с ее эпическим началом. В этом проявляет себя более общая для Некрасова закономерность. Лирическое чувство поэта по- настоящему находит себя, только соприкасаясь с эпическим основами народного мира. Его внутреннее «я» только здесь получает наиболее полное и свободное свое воплощение. Развертывание поэмы на деле преодолевает отчаяние и одиночество поэта, хотя ее сюжет и не заключает ничего в прямом смысле утешительного. Драгоценна здесь сама возможность внутреннего слияния с высоким строем жизни. «До самого конца жизни Дарьи, до последних ее минут- пишет Я.Белинский,- не разойдется поэт нигде и ни в чем со своей героиней, сумеет от себя передать ее предсмертные видения и чувства». Ни звука! Душа умирает Для скорби, для страсти. Стоишь И чувствуешь, как покоряет Ее эта мертвая тишь. Некрасов в своих поэмах подчас выступает большим лириком, чем в собственно лирических стихотворениях, особенно если дело касается народной жизни. Строгое жанровое разграничение здесь вообще на не

пользу- общая картина вырисовывается лишь из сопоставления и прослеживания сквозных тем, мотивов, образных связей. Некрасову нужна целостность мира, внутренне очень противоречивого, и эпос и лирика тут взаимопроникают и усиливает друг друга. На разломе патриархального мира возникали новые ценности, которые питали некрасовскую поэзию, позволяя оставаться именно поэзией. Это прежде всего-идеал свободы порыв к ней, борьба за нее. Это – народное освобождение, народное счастье При этом возникают новые социальные , духовные общности – угнетенных их сторонников их «заступников».Огромную роль играет у Некрасова идейное единомыслие и сотрудничество в борьбе .Это- самый крепкий союз. Новое духовное единение, необходимость его, его поэзия в идейно-художественной системе Некрасова чрезвычайно активны. «Высокое» в поэзии Некрасова связано, с одной стороны, с «книжной культурой», с идеями просветительскими, с «лучом сознания», который передовая интеллигенция призвана бросить на народный путь Здесь возникают символические образы «книги», «портрета» - знаки идейного воздействия, преемственность, духовного возвышения. .

ЗАКЛЮЧЕНИЕ Некрасов создал целую эпоху в поэзии – это было ясно уже его современникам. Не одно поколение лучших людей России воспитывалось на произведениях великого национального поэта. С детских лет входят в наше сознание некрасовские образы, неповторимые звуки его стихотворной речи. 1.Формирование мы пришли к следующим выводам поэтического мира Некрасова (1821-1878) происходило в 40-е годы прошлого века, когда - после Пушкина и Лермонтова – писать «гладенькие» стихи не составляло труда, а интерес к поэзии упал. Это было время пересмотра многих взглядов - пересматривался Пушкин, пересматривалось отношение к поэзии, к искусству вообще. 2.В лице Некрасова, чутко уловившего требования времени, поэзия стремилась раздвинуть свои пределы. Поэт исповедуется перед обществом, считает себя ответственным перед ним, С высочайших нравственных позиций судит он свои несовершенства , казнит себя за малейшие колебания и слабости. Его поэтическое слово непосредственно участвует в общественной борьбе , в деле народного освобождения. Естественно, что в оценках новой поэзии не было единства: она вызывала столкновения политических убеждений и художественных вкусов.

«Поэзия и не ночевала тут…» - с досадой говорил о стихотворениях Некрасова Тургенев , хотя они врезывались в его память, не давали ему покоя. Достоевский признавался, что Некрасов-поэт был ему внутренне необходим, несмотря то, что разделяло их слишком многое, По мысли Достоевского, Некрасов пришел в поэзию со своим «новым словом « и потому за ним «остается бессмертие». Чернышевский, отмечая «высокое благородство души» и «великий ум» Некрасов, заключал: «И, как поэт, он, конечно, выше всех русских поэтов». 3.Некрасов затрагивал современные к трепетные(а порой болезненно отзывавшиеся) струны души человека, осваивая в поэзии сложный, драматический жизненный опыт. 4.Более чем за тридцатилетие творческой деятельности Некрасов выразил целый этап жизни России, этап переломный, связанный с разрушением патриархально- крепостнического уклада, с решительным поворотом от дворянской культуры к культуре демократической, с новым пониманием национальных нужд и чаяний,- и выразил преимущественно как лирик(лирическое начало чрезвычайно сильно в его поэмах). В этом его неповторимый вклад в литературу- вместо с достижениями тех, кто жил и творил в ту же пору: Тургенева, Толстого, Островского, Достоевского, Лескова, Салтыкова- Щедрина … 5.События текущего, прозаические подробности быта, так называемую «злобу дня» Некрасов представил крупно, масштабно, поэтически обобщенно, с тою мерою таланта, которая позволило из рядового «факта»

выплавить непреходящее, художественно – заключительное. Он оправдал самую возможность и необходимость поэзии. 6.С Некрасовым в литературу, в поэзию вошло нечто такое, что не устарело с годами, а развивалось, углублялось, росло, поворачиваясь с разными сторонами. Это - новый уровень народности и гражданственности, накал лирического чувства, новые поэтические открытия. Опыт Некрасова творчески воспринят в поэзии Блока, Маяковского, Исаковского и многих русских современных поэтов. «Золото, золото сердце народное!»… Некрасов не только провозгласил эту истину, но и воплотил ее в широко обобщенных поэтических образах. И мы, его потомки, никогда не забудем, как много сделал Некрасов своей гениальной поэзией для того, чтобы русский народ мог найти путь к завоеванию своего счастья .

Похожие

Роль фразеологизмов в произведениях И.С. Тургенева

Языковые изобразительные средства в произведениях А.Блока и С.Есенина

Самопожертвования в романе М. А. Булгакова «Белая гвардия»

Повести А.И.Куприна «Молох» и «Олеся» - лингвистический аспект

Типология образа слуги в русской литературе XIX века